Четырнадцать дней. Ровно две недели Ида фон Вольф хранила молчание. Она позволила первому впечатлению раствориться в памяти, превратиться из мимолетного интереса в тихое, настойчивое ожидание. Идель знала, что Джерри Сандарс ждет. В этом и заключалась часть её игры — она сама решала, когда поднять занавес.

И вот, четвертого октября, когда осенний вечер уже начал сгущать свои холодные, влажные краски над Валенштайном, Ида решила, что время пришло. Она не звонила. Вместо этого отправила сообщение: «Мисс Сандарс, это Ида фон Вольф. Я готова. Сегодня. «Реквием», Старый город. 22:00. Вход через главные дубовые двери. Они будут открыты».

Ни приветствия, ни прощания. Лишь факты и короткая инструкция. Отправив сообщение, она отложила смартфон и больше к нему не прикасалась. Мяч был на стороне Джерри. Ида не сомневалась, что та придет. Любопытство, особенно профессиональное, было сильным крючком.

За несколько часов до назначенного времени «Реквием» уже погрузился в свою привычную ночную тишину. Последние скорбящие покинули его стены с заходом солнца, и персонал, завершив свои безмолвные, отлаженные ритуалы, тоже разошелся. Осталась только она, хозяйка этого царства скорби и дежурный в кабинете персонажа в минус-первом этаже - смерть не знает покоя даже ночью. Иногда, приходится забирать тела прямиком в ночи из дома горюющих родственников.

Ида медленно шла по главному залу прощаний. Её шаги бесшумно тонули в толстом ковре графитового цвета. Воздух здесь был особенным — неподвижным, прохладным, плотным от запаха белых лилий, воска и едва уловимой, стерильной ноты формальдегида, которую мог бы распознать лишь тот, кто проводил здесь достаточно времени. Свет был приглушен. Лишь несколько скрытых ламп подсвечивали высокие сводчатые потолки и темные панели из мореного дуба на стенах, создавая ощущение торжественного и бесконечного покоя.

Это место было её истинным отражением. Безупречный порядок, скрывающий под собой хаос и непрекращающуюся боль. Каждый предмет здесь был на своем месте. Она сама расставляла вазы с цветами, следя, чтобы ни один лепесток не упал на отполированный до зеркального блеска черный гранитный пол. Сама выбирала музыку — тихие, едва слышные органные прелюдии Баха, которые, казалось, были лишь вибрацией самого воздуха.

Её мысли - такими же упорядоченные и холодные. Она думала о Джерри. Почему именно она? За две недели Ида успела навести справки. Джерри Сандарс была не просто фотографом, она была художником, известным своим умением запечатлеть то, что все мы пытаемся скрыть - настоящие эмоции, душу. Её работы, которые Ида нашла в сети, были тревожными, глубокими и пугающе честными. Джерри не льстила своим моделям, она их препарировала объективом. Именно это было нужно Иде.

«У вас выразительный взгляд. Кажется, в нём таится множество удивительных историй…»

Эти слова, брошенные Джерри на прощание, эхом отзывались уже который день. Другие видели в её взгляде властность, холод, высокомерие. Джерри же увидела что-то, что другие упускали, когда разглядывали безупречный фасад мисс фон Вольф. Ида хотела, чтобы хотя бы одна из этих историй была рассказана. Не словами, а светом и тенью. История матери, чей ребенок застрял между жизнью и смертью. История женщины, которая построила свой мир вокруг чужой кончины и скорби, чтобы не сойти с ума от своей собственной незавершенной трагедии.

Она остановилась в центре зала. Здесь, под массивной хрустальной люстрой, свет от которой был намеренно приглушен до состояния лунного сияния, она приказала поставить одно-единственное кресло. Старинное, с высокой резной спинкой и обивкой из черного бархата. Оно выглядело как трон. Или как эшафот. Ида провела по его подлокотнику кончиками пальцев, ощущая холодную, гладкую древесину. Это будет её место.

За час до встречи она поднялась в свои личные апартаменты, расположенные на последнем этаже и смежные с кабинетом. За очередной дверью притаились несколько комнат, обставленных по-домашнему. Небольшая кухня, спальня, гостиная, столовая и ванная комната.

Ида встала под струи горячей воды, смывая с себя прожитый день. Она не стала укладывать волосы в сложную прическу. Вместо этого, высушив, она оставила их распущенными, темным шелковым водопадом ниспадающими на плечи. Макияж был почти незаметен: ровный тон бледной кожи, слегка подчеркнутые брови, неизменные острые стрелки на веках и карминная помада на губах.

Из всего своего обширного гардероба она выбрала простое длинное платье из бардового бархата. Без украшений. Единственным акцентом были её тонкие запястья и длинные пальцы, лишенные колец, ногти выкрашены в красный, в тон губ.

Подойдя к большому зеркалу, Ида долго смотрела на свое отражение. Она видела не Иду фон Вольф, которую знал Дюссельфолд. Она видела женщину, измотанную девятнадцатилетней войной с судьбой. Женщину, чья красота была отточена горем, как камень — морской водой. В глубине её глаз больше не было вызова, только бездонная, всепоглощающая усталость.

Она была готова. Сцена была готова. Актриса, уставшая от всех своих ролей, ждала своего единственного зрителя.

Подпись автора

линии судьбы