Все шло совсем не так, как того желал Его Величество. Даже, казалось бы, преданные поданные, которые сами искали его благосклонности, в последние несколько дней лишь раздражали своими умозаключениями. Все чаще он стал слышать то, что ему совершенно не нравилось и даже вызывало едва сдерживаемое раздражение.

Паранойя, которая время от времени истязала разум короля, порой брала верх над здравыми мыслями. Из колеи его выбивало и то, что происходило на линии фронта, и то, что имело место и на землях, которые по праву принадлежали ему.

Гельмут II изо всех сил сопротивлялся чувствам, охватывавшим его с приходом ночи, но порой тьма казалась столь манящей, что он невольно размышлял о том, что рано или поздно ему придется передать бразды правления преемнику и погрузиться в вечный покой. И если прежде мысль о погребении в родовой усыпальнице дома Янгов вселяла в него страх, то теперь идея о небытии не представлялась ему столь отталкивающей. Возможно, именно в этом и заключалось его спасение.

Устремив взгляд на деревянный каркас, поддерживающий полог, Гельмут II живо представлял, как некогда его отец, в таком же положении, размышлял о забвении, уготованном ему и его предшественникам. Вероятно, ему было страшно, иначе бы он не совершил многие ужасные поступки в будущем.

Гельмут II не испытывал уже того страха, который обуревал его в самом начале, и все же что-то останавливало его от того, чтобы принять неотвратимый конец собственной истории. Казалось, он полагал, что мир все еще нуждается в его присутствии, хотя на самом деле именно он остро нуждался в этом мире.

Вероятно, он мог бы уже сообщить о намерении уснуть вечным сном, по примеру предшественников, сломленный тоской, терзавшей его измученное сердце. Но его по-прежнему удерживали от этого мысли о тех, кого он оставил бы позади. О тех, кто оставался верен ему, даже когда их разделяли километры.

Среди них была и его дорогая сестра. Ей было неведомо, какое огромное значение имела её поддержка в столь мрачные времена, подобные нынешним. Она не подозревала, какое количество демонов терзали его проклятую душу, и как её ласковые слова, словно живительный нектар, вытаскивали его из бездны отчаяния.

В период, когда Гельмут II занимался решением важнейших государственных дел, он ограничивал круг общения лишь теми, кого лично приглашал. И в те дни он почти отказался от крови, которая служила единственным источником жизни для него и подобных ему. Кожа его лица стала заметно бледной, а черты стали угловатыми, словно он усыхал.

Жажда, столь естественная для его племени, порой давала о себе знать, но он решительно подавлял свои желания. Гельмут II словно подвергал плоть истязанию, искупая некие воображаемые провинности.

Он долгие часы проводил в своем кабинете, а когда уставал от чтения, поднимался из-за стола и подходил к окну, чтобы посмотреть на молчаливое небо. В эти дни на небосводе не было ни облачка.  Гельмуту II порой хотелось, чтобы его заволокло плотными тучами, а над башнями замка прогремели раскаты грома. Тогда, быть может, он бы почувствовал, что оно сопереживает ему и ему стало бы от этого осознания немного легче.

Гельмут II как раз стоял у окна в гостиной, которая служила для приемов, и смотрел на небо, когда услышал стук, который заставил его развернуться в пол-оборота по направлению к двери. На губах короля появилась улыбка, которая отнюдь не украшала его измученное лицо, но делала его чуть добрее.

– Благодаря вашим молитвам, любезная сестра, – проговорил Гельмут II, повернувшись к ней всем корпусом. Сократив дистанцию между ними до минимума, он шагнул навстречу и прикоснулся губами к её руке, чувствуя исходящее от неё тепло. – Возможно, если бы мне удавалось лицезреть тебя почаще, мое расположение духа значительно улучшилось бы. Заботы о государстве не столь приятны, как беседа с тобой. Однако последние события вынуждают меня думать о делах государственных все чаще. Лучше скажи, как ты? И в добром ли здравии моя племянница? – проникновенно посмотрев ей в глаза, попросил он.

Прикосновение сестры к его лицу заставило Гельмута II ощутить подъем темных желаний. Его слух стал предельно чутким, и, несмотря на уличный шум и теплый женский голосок, он расслышал ритмичный пульс её сердца, качающего кровь по венам. К счастью, его воля была сильнее низменных инстинктов, и он отринул мысли о том, как сладко было бы припасть к её шее, чтобы снова почувствовать вкус жизни, струящейся по телу.

Вероятно, будь Гельмут II менее сдержан, то она могла бы обратить внимание на изменения, которые произошли с ним в тот короткий промежуток времени. Но он плотно сомкнул губы, когда клыки непроизвольно увеличились на несколько миллиметров, а после и вовсе заставил их снова вернуться в исходное состояние, понимания, что такие метаморфозы могли бы напугать Дагмар. Меньше всего на свете ему хотелось, чтобы она снова испытывала неудобства. Ещё меньше он хотел, чтобы эти неудобства были хоть сколько-то связаны с ним самим.

Гельмут II нарочно истязал себя, словно желал проверить на прочность собственный организм. Ему было интересно сколько времени его тело будет иссыхать пока не превратиться в кости, обтянутые тонкой кожей. Будет ли он и тогда чувствовать боль? Сможет ли мыслить, как разумное существо, или же от него, как от Гельмута II фактически ничего не останется? Все эти вопросы безусловно тревожили его не меньше, чем дела государственные, которые, впрочем, занимали ум в последнее время чаще прочих забот.

Похищение принцессы Радомилы стало настоящим ударом! Гельмут II был убежден, что за этим гнусным преступлением стоит король Штарграйдена, Фердинанд, который таким образом демонстрировал свое господство на море и намекал на возможность лишить его выгодного союза. Наибольший страх Гельмута II заключался в том, что Фердинанд потребует выдать дочь Дагмар в обмен на принцессу Радомилу. Только небесам известно, что будет тогда, ведь король Владич не пожелает оставаться в стороне, покуда его собственная плоть и кровь в опасности.

Впрочем, пока вестей Гельмут II не получал. Он пребывал в тревожном неведении о том, где сейчас болиссийская принцесса и будут ли её использовать в качестве козыря на войне, которая разгоралась на границах с пущей силой.

– Отрадно слышать, что с моей племянницей, и с тобой все благополучно, – сказал Гельмут II прежде чем ответить на последующие вопросы сестры. – Твоя поддержка уже значит для меня многое, поэтому не думай больше о том, что ты ещё можешь сделать для меня, – он слабо улыбнулся. – Письмо будет идти не меньше недели, поэтому ждать скорого ответа не стоит. Пусть будет так, как будет. Наши агенты уже делают все возможное, чтобы узнать, где сейчас принцесса, и что с ней сталось. Остается лишь надеяться, что она вернется в целости. Меня беспокоит ещё и мой сын Альбрехт. Как мне кажется, он сильно прикипел к принцессе Радомиле, когда они виделись в последний раз, а оттого тяжело переживает то, что произошло.

Гельмут II решил поделиться с сестрой и этими своими мыслями, поскольку они нет-нет, а приходили к нему на ум. В конце концов, Альбрехт выбрал сам себе жену, хотя предполагалось, что ей станет совсем другая болиссийская принцесса. Впрочем, самому Гельмуту II было совершенно безразлично, кто из них займет трон подле его сына, когда наступит его время, поскольку обе они были довольно миловидные и достойные носить свою фамилию.

– Что касается государственных забот, они преследуют меня постоянно, – уклончиво ответил Гельмут II, не желая обременять Дагмар подробностями, и смягчил свой отказ доброжелательной улыбкой. – Поведай лучше, милая сестра, о чем ты хотела со мной побеседовать? – он присел в кресло возле стола и, подперев щеку рукой, внимательно посмотрел на нее.

Когда сестра упомянула принца Альбрехта III монарх скривил губы, словно упоминание о том, что мальчишка когда-то восхищался своим дядюшкой причинило ему боль. Он, безусловно, желал быть образцом для подражания для своего наследника, но, к несчастью, между ними так и не сложились настолько близкие и доверительные отношения, чтобы сын видел в отце такой идеал.

Гельмут II не полностью возлагал вину за эту оплошность на себя. Вместе с тем, он полагал, что в окружении принца нашлись недоброжелатели, оказавшие на него негативное воздействие. Он считал маловероятным, чтобы юный наследник престола столь горячо превозносил достоинства своего дяди, если бы кто-то постоянно не напоминал ему об этих достоинствах.

Монарх отложил размышления над сложившейся ситуацией и поиском возможных решений на потом, решив сосредоточиться сначала на неотложных задачах, требующих немедленного вмешательства. Присутствие сестры всегда действовало на него умиротворительно. Она обладала над ним властью, которой не был наделен никто во дворце, хотя едва ли сама подозревала о ней. Он видел в ней не только свою кровь, но и самого верного союзника.

Внезапное упоминание Дагмар о матери заставило Гельмута II удивленно вскинуть брови. Ему было известно о заинтересованности матери в придворных делах, однако он не хотел беспокоить её ни данной ситуацией, ни чем бы то ни было еще. Вероятно, в некоторой степени он испытывал перед этой женщиной такой же сильный страх, как и любовь.

Вместе с тем, монарх понимал, что сейчас его сестра говорит не столько, как принцесса Тезеи или вдовствующая королева Штарграйдена, сколько как преданная дочь, которая желает повидаться с матушкой. Она действительно была не вечной, а годы неминуемо бежали вперед. Впрочем, кроме времени её жизнь могла унести даже болезнь.

На какое-то время в кабинете воцарилась тишина. Гельмуту II нужно было подумать о просьбе сестры.

– Что ж, – наконец прервав молчание, сказал он. – Если ты действительно этого желаешь, я не вижу препятствий, – он говорил медленно, словно взвешивал каждое слово, отчего создавалось впечатление, будто за этим согласие скрывается какое-то «но». – Однако, я бы попросил тебя об одном, дорогая сестра. Пожалуйста, не обременяй нашу матушку проблемами, которые сейчас не должны её волновать. Пусть она пребывает в уверенности, что мы со всем справляемся.

Гельмут II подкрепил свои слова улыбкой, как бы говоря, что это не приказ, но просьба, которую, как он надеется, она выполнит с должным смирением. Он не любил давить на тех, кого считал близкими, но и не любил, когда они поступают супротив его воли.

– Я бы хотел, чтобы она не переживала о том, на что не может повлиять, – добавил Гельмут II. – Скажи, что тебе потребуется, чтобы отправиться в путь? Возможно, нам следует уже сейчас дать все необходимые распоряжения.

Отредактировано Гельмут II Янг (19.04.2025 23:11)

Его Величеству было достаточно слова сестры. Он безоговорочно верил ей, поскольку она многократно доказывала ему свою преданность и никогда не лукавила во время их душевных разговоров. У них были прекрасные взаимоотношения, которым можно было лишь позавидовать. Однако даже несмотря на это, король считал необходимым четко выражать свои мысли и отношение к тем или иным вопросам.

— Разумеется, — заверил он её, когда она сказала, что ей потребуется только экипаж. Он непременно распорядиться, чтобы кроме экипажа у его сестры было все, что могло ей потребоваться в дороге.

Скромность, с которой Дагмар просила у него что-то восхищала Гельмута II. Она могла бы попросить у него значительно больше, но всегда обходилась лишь тем минимумом, который был ей необходим. Он же в свою очередь позволял себе сделать для неё значительно больше. Ему хотелось, чтобы она как можно скорее забыла о трагических событиях, но покуда шла война, ей приходилось всякий раз возвращаться к мыслям о том, что произошло.

Вопрос сестры заставил Гельмута II на какое-то время задуматься. Он действительно скучал по матери, как может скучать сын, которому она дважды подарила жизнь: в первый раз, когда родила его, во второй раз, когда устроила переворот, в результате которого ему удалось занять место родителя. Не успей она тогда организовать все необходимое, то сейчас вполне возможно его бы уже не было в живых.

Отец Гельмута и Дагмар был суровым вампиром, который не хотел подчиняться традициям, а поскольку он не мог просто сказать «нет», страдали его наследники, которые становились угрозой для его власти. Гельмут всегда боялся, что однажды станет похож на него. Он боялся этого и сейчас, когда наблюдал за тем, как взрослеет и мужает его собственный сын.

— Возможно, — задумчиво протянул Гельмут, проведя пальцами по подбородку. На одном из них – на указательном, красовался большой золотой перстень с рубином, который являлся символом его величия. История этого перстня была полна тайн и загадок. Но каждый последующий правитель прежде чем взойти на трон надевал его на свой палец.

Гельмут пока не знал, что именно напишет матери, но чувствовал, что должен что-то передать с сестрой, чтобы она не сочла его неблагодарным сыном и не отвернулась. Кроме того, он уже сейчас понимал, что нуждается в ней, в её поддержке и, возможно, даже в помощи. Впрочем, о последнем просить её он в любом случае не смел. Во всяком случае, прямо.

Королева-мать не случайно решила удалиться от тезейского двора. Она чувствовала необходимость в этом, поэтому он не смел осуждать её выбор, хотя очень долго не мог свыкнуться с ним и какое-то время даже считал, что своим поступком мать предала его.

Гельмут мягко улыбнулся сестре, его взгляд наполнился теплотой и заботой.

— Как только письмо будет готово, я сразу дам тебе знать, — произнёс он, слегка наклонив голову. — А теперь расскажи, как поживает моя дорогая племянница? Как её успехи? — добавил он, намеренно меняя тему на более радостную. — Какие предметы ей по нраву больше всего? Все ли наставники исполняют свою роль в достаточной степени? — об обучении король вспомнил неслучайно, а когда в голове всплыла фамилия графа Туриха.

В его голосе слышалось искреннее любопытство и неподдельное участие. Он умел создавать атмосферу уюта и спокойствия, плавно переводя разговор в нужное русло, когда того позволяли обстоятельства.

Его Величество, несмотря на свою отстраненность в последние дни и склонность уходить в глубокие размышления, проявлял живой интерес к делам всех представителей династии. Хотя он и казался погруженным в себя, безразличным к окружающим, он высоко ценил семейные узы. Он чувствовал свою ответственность за благополучие каждого, кто жил в турмском дворце. В особенности тех, к кому питал душевную привязанность.

По характеру Гельмут II Янг был мягким человеком, которому пришлось пройти немало испытаний. Испытания сделали его подозрительным, сделали более жестоким, но в тоже время укрепили дух. Он научился демонстрировать свою мягкость только в отношении тех, кто был ему небезразличен, и чьи чувства к нему были взаимны.

Сестра всегда занимала в его сердце особое место, поэтому не было ничего удивительного в том, что и к её дочери он относился с теплотой. Они с юной принцессой не виделись уже довольно приличное время, отчего ему захотелось исправить это упущение. Ему было бы приятно поговорить с девочкой и узнать из первых уст о том, как ей было в турмском дворце.

Однако Гельмут II Янг оставался не только добрым дядюшкой, который желал племяннице исключительно лучшего, но и королем, а, следовательно, он понимал – рано или поздно ей предстоит выйти замуж, чтобы укрепить влияние своей династии. Конечно, сейчас пока она была ещё совсем юна и переживала утрату, он не задумывался об этом. У Его Величества было множество проблем, которые требовали его внимания, а матримониальные планы в отношении обоих детей которые казались наиболее актуальными сейчас, пошли крахом.

Княжич, которого прислали из Дромстара после похищения невесты принца Альбрехта пиратами под благовидным предлогом был отправлен обратно на родину. Его Величество решил, что подберет дочери куда более выгодную партию, но был вынужден ждать момента, чтобы избавиться от мужчины без последствий для обоих государств.

Теперь внимание короля было направлено на Лаир. Однако пока он не решался даже браться за перо. Случившееся с принцессой Радомилой нанесло сокрушительный удар по репутации королевства. Если то были происки короля Штарграйдена, то ему удалось попасть точно в цель.

Альбрехту нужна была жена, поскольку он должен был продолжить династию. Однако сейчас о свадьбе никто уже не говорил.

— Мне отрадно слышать то, что моя племянница преуспевает во многом, — заметил Гельмут II, хотя его слух и резануло упоминание ляфирского языка, он понимал, что изучать его нужно и важно. — Проследи, чтобы она читала только ту литературу на ляфирском языке, которая была бы ей полезна, — все же добавил он, подкрепив свои слова улыбкой.

Когда пришло время говорить о его сыне, он глубоко задумался, поскольку не помнил его в том нежном возрасте, в котором пребывала сейчас Катрина. Будучи отцом, он обнаружил, что мало знает о сыне, что его огорчило.

— Альбрехт любил читать, — заметил Гельмут II, припоминая, что говорили ему учителя об успехах мальчика. — Прошло столько лет. Он неожиданно повзрослел. Я много думал о том, что мы крайне редко видимся с ним и пришел к выводу, что сейчас самое время приобщать его к государственным делам. Теория хороша, но, чтобы управлять государством нужна практика. Однако я хорошо помню, что моя дочь больше всяких занятий любила танцы, — на его губах снова появилась слабая улыбка при упоминании принцессы Марии. — Она уже вошла в возраст, когда стоит подумать о браке, но пока я не вижу ни одного достойного её кандидата. Разве что один из принцев Лаира, тем паче, что они тоже исповедуют абсолютизм.