Все шло совсем не так, как того желал Его Величество. Даже, казалось бы, преданные поданные, которые сами искали его благосклонности, в последние несколько дней лишь раздражали своими умозаключениями. Все чаще он стал слышать то, что ему совершенно не нравилось и даже вызывало едва сдерживаемое раздражение.

Паранойя, которая время от времени истязала разум короля, порой брала верх над здравыми мыслями. Из колеи его выбивало и то, что происходило на линии фронта, и то, что имело место и на землях, которые по праву принадлежали ему.

Гельмут II изо всех сил сопротивлялся чувствам, охватывавшим его с приходом ночи, но порой тьма казалась столь манящей, что он невольно размышлял о том, что рано или поздно ему придется передать бразды правления преемнику и погрузиться в вечный покой. И если прежде мысль о погребении в родовой усыпальнице дома Янгов вселяла в него страх, то теперь идея о небытии не представлялась ему столь отталкивающей. Возможно, именно в этом и заключалось его спасение.

Устремив взгляд на деревянный каркас, поддерживающий полог, Гельмут II живо представлял, как некогда его отец, в таком же положении, размышлял о забвении, уготованном ему и его предшественникам. Вероятно, ему было страшно, иначе бы он не совершил многие ужасные поступки в будущем.

Гельмут II не испытывал уже того страха, который обуревал его в самом начале, и все же что-то останавливало его от того, чтобы принять неотвратимый конец собственной истории. Казалось, он полагал, что мир все еще нуждается в его присутствии, хотя на самом деле именно он остро нуждался в этом мире.

Вероятно, он мог бы уже сообщить о намерении уснуть вечным сном, по примеру предшественников, сломленный тоской, терзавшей его измученное сердце. Но его по-прежнему удерживали от этого мысли о тех, кого он оставил бы позади. О тех, кто оставался верен ему, даже когда их разделяли километры.

Среди них была и его дорогая сестра. Ей было неведомо, какое огромное значение имела её поддержка в столь мрачные времена, подобные нынешним. Она не подозревала, какое количество демонов терзали его проклятую душу, и как её ласковые слова, словно живительный нектар, вытаскивали его из бездны отчаяния.

В период, когда Гельмут II занимался решением важнейших государственных дел, он ограничивал круг общения лишь теми, кого лично приглашал. И в те дни он почти отказался от крови, которая служила единственным источником жизни для него и подобных ему. Кожа его лица стала заметно бледной, а черты стали угловатыми, словно он усыхал.

Жажда, столь естественная для его племени, порой давала о себе знать, но он решительно подавлял свои желания. Гельмут II словно подвергал плоть истязанию, искупая некие воображаемые провинности.

Он долгие часы проводил в своем кабинете, а когда уставал от чтения, поднимался из-за стола и подходил к окну, чтобы посмотреть на молчаливое небо. В эти дни на небосводе не было ни облачка.  Гельмуту II порой хотелось, чтобы его заволокло плотными тучами, а над башнями замка прогремели раскаты грома. Тогда, быть может, он бы почувствовал, что оно сопереживает ему и ему стало бы от этого осознания немного легче.

Гельмут II как раз стоял у окна в гостиной, которая служила для приемов, и смотрел на небо, когда услышал стук, который заставил его развернуться в пол-оборота по направлению к двери. На губах короля появилась улыбка, которая отнюдь не украшала его измученное лицо, но делала его чуть добрее.

– Благодаря вашим молитвам, любезная сестра, – проговорил Гельмут II, повернувшись к ней всем корпусом. Сократив дистанцию между ними до минимума, он шагнул навстречу и прикоснулся губами к её руке, чувствуя исходящее от неё тепло. – Возможно, если бы мне удавалось лицезреть тебя почаще, мое расположение духа значительно улучшилось бы. Заботы о государстве не столь приятны, как беседа с тобой. Однако последние события вынуждают меня думать о делах государственных все чаще. Лучше скажи, как ты? И в добром ли здравии моя племянница? – проникновенно посмотрев ей в глаза, попросил он.