Когда граф Ульбрихт получил послание от вдовствующей королевы Штарграйдена, его лицо озарила счастливая улыбка. Заметив эту перемену в его настроении, графиня, стараясь казаться незаинтересованной, спросила, кто прислал письмо и что в нём говорится. Граф, не заботясь о переживаниях своей жены и считая ее достаточно проницательной, без колебаний развернул письмо и полностью зачитал его содержание.

Вдовствующая королева Дагмар сообщала ему о том, что переговорила со своим братом королем относительно визита в монастырь, где теперь обитала их родительница. Она получила его согласие и была бы не против, если бы граф Ульбрихт, о чем они уже ранее имели удовольствие говорить, разделил с ней тяготы этого пути. Эта перспектива, однако, не вызвала энтузиазма у графини. Графиня считала нежелательным его участие в поездке с сестрой короля, мотивируя это рядом соображений. Главным же её опасением была возможная реакция высшего света на подобное совместное путешествие.

Томаш только усмехнулся в ответ. По его мнению, лишь круглый дурак мог распространять сплетни о его мнимой связи с овдовевшей королевой Штаргардена. Сама мысль об этом представлялась ему абсурдной, а когда она исходила от женщины, с которой он делил одну постель, это выглядело в его глазах как необоснованная ревность.

Графиня продолжала настаивать. Она не была склочной особой, но в тот вечер была крайне несговорчива. Когда звук её голоса повысился на несколько тонов, граф Ульбрихт счёл за благо покинуть поле боя, коим стала их гостиная, и отправиться на покой, закончив спор словами о том, что вопрос закрыт.

Разумеется, подобное поведение мужа пришлось ей не по душе. Впрочем, она была не в силах что-либо изменить, и, беспомощно стиснув руки, взглядом проводила его, пару раз мысленно обругав женщину, что ненароком встала между ними. Графиня впервые испытывала столь сильный страх, но не находила ему объяснений. Она боялась потерять мужа.

Перед тем как отойти ко сну, граф Ульбрихт распорядился, чтобы слуга принес ему новые листы бумаги, а также чернила и перо для письма. Примерно через двадцать минут камердинер был вызван в спальню, где граф передал ему два запечатанных конверта с личным гербом. Одно предназначалось министру путей сообщения, другое – вдовствующей королеве Дагмар. Настоятельно попросив доставить послания адресатам не позже завтрашнего утра, он за сим откланялся спать, не подозревая, что оба окажутся в руках сестры короля.

В назначенное время, вопреки всем возражениям графини, которая даже пыталась прикинуться больной накануне, Томаш все же отправился в путь к монастырю, ставшего новым пристанищем для матери монарха. Он отчетливо помнил ее облик и характер, но был убежден, что жизнь в монастырских стенах не лучшим образом отразилась на ее бледной коже и нежных руках.

Граф Ульбрихт, человек набожный, хотя и осознававший свои многочисленные прегрешения, прежде чем занять место в экипаже, осенил себя звездой Эвелона. В дорогу, кроме, разумеется, небольшого количества вещей, он взял с собой ассигнации, чтобы пожертвовать их монастырю во благо.

Когда экипаж остановился у турмского дворца, Томаш бросил взгляд наружу и, дождавшись открытия дверцы от возничего, проворно выбрался из экипажа. Во время путешествия он решил отказаться от услуг помощника, полагая, что тот станет для него только обузой.

– Мое почтение, – просияв улыбкой сказал граф, когда встреча состоялась.

Он приблизился к вдовствующей королеве и позволил себе небольшую вольность, прикоснувшись к ее руке и оставив поцелуй на изящном запястье.

– И благодарю Вас за оказанное мне доверие, – подняв голову и проникновенно заглянув ей в глаза, добавил Томаш, осторожно выпуская её руку из своей.

В замке ходили слухи, что в юные годы граф Турих пользовался успехом у дам. Он обладал обаянием, свойственным его эпохе, был учтив и искусен в общении, что играло важную роль в его умении покорять сердца. Наряду с этим, он имел немало других достоинств, но женщин редко интересовала его эрудиция.

– Уверен, что моя находчивая супруга найдет себе достойное занятие, чтобы отвлечься от тягостных мыслей о расстояние, которое будет разделять нас, – продолжил граф, отвечая на вопрос вдовствующей королевы. – Будь это не так, то я бы беспокоился за неё всякий раз, когда мне приходилось отлучаться по делам государственной важности.

Томаш продемонстрировал и проницательность своей супруги, и её абсолютную веру в него, равно как и свою в неё. Правда, на этот раз ему пришлось слегка прибегнуть к хитрости. Впрочем, чего уж скрывать, о графине при дворе тоже шептались всякое. Ходили слухи о том, что она не гнушалась ядов, если какая-то новая прелестница пыталась очаровать графа. Но это были лишь сплетни, не подкреплённые какими-либо фактами.

– Могу ли я поинтересоваться, не будете ли вы против, если днем мы будем в одном экипаже? – поинтересовался Томаш, посчитав, что такие вопросы лучше обсудить заранее. – Путешествие может быть изнурительным, а чтение в движении – занятие не для меня, но приятное общение существенно скрашивает время в пути. А как вы считаете?

– Я постараюсь оправдать Ваши ожидания, – ответил герр Ульбрихт, когда вдовствующая королева сказала, что будет рада, если его мудрость и обаяние скрасят ей путь до святой обители. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, с кем говорит, но все же был польщен столь высокой оценкой его человеческих качеств.

Как ни посмотри, Томаш оставался всего лишь человеком, а люди часто склонны видеть в происходящем подтверждение своим желаниям или представлениям о правде. Он не думал о себе как о неотразимом красавце, поэтому похвала его внешности не вызывала у него особого трепета. Зато он считал себя человеком неглупым и охотно принимал лестные отзывы о своем уме, ценя их выше прочих комплиментов.

– Тогда пусть Ваша фрейлина едет в моем экипаже, – согласился Томаш, после того как вдовствующая королева предложила им разделить время в дороге вдвоем.

Разумеется, злонамеренный свидетель этого разговора мог бы воспользоваться их решением остаться наедине, пренебрегая условностями. Однако сам он не придавал значения подобным мелочам, считая, что сплетни об их отношениях могли возникнуть и без реального повода, если бы кто-то захотел их распространить.

– Тогда не будем терять времени, – следом предложил Томаш и подозвал лакея, чтобы тот помог фрейлине Дагмар устроиться в его экипаже, а сам подал руку ей самой, предлагая свою помощь.

Вскоре они разместились в экипаже вдовствующей королевы, который оказался вполне комфортным для длительной поездки, что было совсем не удивительно, учитывая её положение и любовь к ней венценосного брата.

Томаш мог лишь предполагать, насколько король ценил свою сестру, поскольку он был не из тех, кто любил много говорить о своей семье. Большую часть времени, несмотря на довольные теплые отношения с министром просвещения, Гельмут II говорил о делах государственных, и о своих мечтах, которые он желал воплотить пока у него были на то силы и время.

В последнее время, заполучить аудиенцию у короля стало непростой задачей даже для самых преданных его сторонников. Гельмут II заметно дистанцировался от своих преданных слуг, что не могло не вызывать у них ревность к тем, кто пользовался его расположением, и опасения в один прекрасный день оказаться в немилости.

– Дивная же сегодня погодка, – сразу же промолвил Томаш, как только карета тронулась. – При такой погоде даже утомительное путешествие становится приятным, особенно, когда попутчики разделяют твои взгляды и интересы.

Он не торопился переходить к вопросам, которые действительно его интересовали, поскольку понимал, что всякому вопросу должно быть озвученным в подходящее для того время, а не раньше. В противном случае, существует риск оказаться в довольно неприятном положении. В свою очередь, разговор о погоде казался уместным практически всегда. Именно с него часто и начинались беседы.

– Позвольте поинтересоваться, какое время годы Вам более прочих по душе? – поинтересовался Томаш, после чего добавил, – некий античный мыслитель утверждал, что наши личные вкусы многое говорят о нашей сущности. Что Вы думаете по этому поводу? – и как всегда на губах министра появилась самая обаятельная улыбка, на которую он был только способен.

– С превеликим удовольствием, – улыбнувшись своей собеседнице самой что ни на есть приятной улыбкой, сказал граф Турих, когда она спросила расскажет ли он ей обо всех изменениях, что произошли в столице пока её не было.

У них впереди было много времени, чтобы обсудить очень многие вещи. Томаш был в предвкушении. Он имел не менее уникальную возможность узнать сидевшую напротив девушку, прощупать её сильные и слабые стороны, лучше понять её мотивы и определить для себя нечто очень важное.

– Полагаю он сказал бы, что ваше душевное расположение к лету есть ничто иное, как проявление гармонии, – отозвался граф Турих, решив ответить вначале на первый вопрос. – Ваша тяга к теплу говорит о животворящей силе, стремлении к росту и развитию. Вы точно цветок, что ищет тепла и стремится к солнечному свету.

Взгляд графа во время разговора был прикован к собеседнице. Он говорил с полуулыбкой, словно само пребывание с ней в одном экипаже уже доставляло ему удовольствие, а разговоры о темах столь глубоких и подавно. В уголках его глаз появлялись морщины, которые делали его улыбку более живой и искренней. В его проницательных зеленых глазах, похожих на глаза аспида своим насыщенным цветом, читался неподдельный интерес.

Граф Турих оставался невероятно харизматичным человеком, даже несмотря на свой солидный возраст. Годы его нисколько не портили, а лишь добавляли ему шарма человека, который мог не только скрасить собой любую компанию, но и поддержать всякую беседу.

– Что же до меня, – граф слегка наклонил голову, словно прислушиваясь к собственным ощущениям, – то моя душа, – он мягко положил ладонь на свою грудь, будто желая показать ей, где именно та была спрятана, – отзывается на осеннюю пору. В этой поре я вижу не цикличность жизни, а её непредсказуемость. Вам стоит знать, что в юности я мнил себя поэтому и предавался поэтическому творчеству, – Томаш негромко рассмеялся, – хотя сейчас, по прошествии стольких лет я считаю то, что вышло из-под моего пера лишь пародия. Мы часто мним себя не теми, кто мы есть в действительности. Однако же, я извлек урок, когда мою писанину не приняли к изданию. Я нашел своё призвание в другом. Если позволите, позволю себе заметить, что в возрасте двадцати четырех лет я все же опубликовал свои первые работы. Мои первые работы были посвящены древнеэросианской литературе. Я бы с превеликим удовольствием подарил вам одно из изданий, когда мы вернемся.

Действительно, граф Турих испытывал обоснованную гордость за внушительное количество опубликованных работ. Он удивительным образом сочетал в себе качества не только государственного деятеля, но и человека творческого, способного подарить этому миру нечто больше, чем прочие обыватели.

– И раз уж мы заговорили о предпочтениях, позвольте поинтересоваться, кто вам более по душе из современных писателей? – поинтересовался Томаш. – Прежде в Тезее было немало ляфирской литературы, но после известных нам событий она не приветствуется в королевстве, а оттого у наших авторов появилось больше возможностей проявить себя.

Отредактировано Томаш Ульбрихт (25.05.2025 03:13)