«Хочешь рассмешить богов, расскажи им о своих планах» – так говорили в народе. Однако, увеселение публики было главным талантом Лайтрэйна и, одновременно, его острым клинком, поэтому планов своих он скрывать не пытался, да и вообще, патологически будучи неспособным держать язык за зубами, имел привычку выражать чувства прямо. К сожалению, это частенько приводило к неприятным последствиям и порождало нужду бегать быстро, ведь несмотря на природную наглость, Лайтрэйн объективно оценивал свои шансы перед сильными мира сего.
На текущий момент эти шансы уверенно устремились к нулю, и потому поэт спешил покинуть Эрос раньше, чем угроза очередного ареста ему преградит все пути. Ситуацию осложняло и то, что будучи иностранцем, оказавшимся в незнакомых реалиях без лишних финансов и чьего-либо покровительства, он не знал, куда именно ему стоит направиться. К счастью, решение подвернулось само!
Активно разносимая гонцами по всей Империи новость гласила, что легат Варфа ищет смельчаков для выполнения какого-то важного государственного задания, за что, при успехе, обещает им щедрую награду. Подробности сего поручения, с которым самовыдвиженцам на роль героев предстояло справляться, конечно же, не разглашались. Зато подробности о личности легата, объявившего поиск, оказалось несложно узнать... 
Вот эти самые подробности и стали для Лайта определяющим фактором. Хотя сам бард, чем бы он там ни хвастался, никогда не считал себя смелым, он был готов на все подписаться тот час же, как только узнал, что носивший фамилию Ларции легат имеет родственные связи с легендарной Калипсо, многократно воспетой в балладах.
Богиня Истины, меж тем, не ошиблась в этом юноше с лютней, назвав его человеком бесстрашным, не побоявшимся смотреть в лицо ужасающей правде, и оттого одним из немногих, кому дано постичь Истину. Также говорила она о надежде, которая еще теплится в сердце Калипсо закатным лучом. Но стоило помнить, что закат скоротечен, а после неизбежно наступает темнота, и в душах просыпаются тени... Поэтому Лайтрэйн отправился без промедления в Варф.
Используя всё свое красноречие и обаяние, Лайтрэн успешно справлялся с бытовыми проблемами и даже встретил хороших попутчиков, что согласились выделить барду место в повозке, в обмен на песни, которые помогли скоротать часть путь. Но всё равно дорога оказалась крайне утомительной, а весь путь от столицы до Варфа отнял у Лайтрэйна около пары недель.
По прибытии в город, измученный жарой и покрывшийся пылью, бард думал только о том, чтобы выпить чего-нибудь прохладного и нормально умыться, поскольку приходить с таким чумазым лицом в дом приличной семьи, по его мнению, было просто невежливо. Посему, только лишь после того, как он смог навести должный лоск, Лайтрэйн явился на порог Виллы Ларции.
Вероятно, это свою роль сыграло, потому что по началу его кажется приняли не за того, кто обычно являлся сюда в рядах добровольцев, но отнеслись благосклонно. Для приёма гостей в доме легата была отведена специальная часть в атриуме, показавшемся Лайтрэйну очень роскошным, поэтому он с интересом рассматривал архитектуру и убранство - пеструю мозаику на полу, холодный отблеск мрамора стройных колонн.
Планировка двора казалась для эсфасца странной, но находиться здесь, однако, ему было очень приятно. Можно было наконец отдохнуть в тени стен от палящего солнца, при этом в отверстие в кровле свет с улицы проникал внутрь двора, мягко рассеиваясь в небольшом бассейне, располагавшемся прямо в центре. Здесь его уже ждали.

Отредактировано Лайтрэйн (09.06.2024 09:56)

Подпись автора

Но она, к сожаленью, чужая жена,
А чужую жену медом вымазал черт...

Заметив посетителя, к Лайтрэйну подошёл некто из слуг, вероятно - управляющий домом или же личный прислужник хозяина. Он уточнил имя гостя и его цель визита, на что Лайтрэйн ответил довольно уклончиво, сообщив только то, что он ищет легата в связи с государственным делом. Проявив деликатность, которой большинству прислуги у северной аристократии нужно было еще поучиться, слуга распорядился предложить гостю угощение, пока он ожидает, и от того у барда на душе посветлело. Вилла семейства Ларции теперь казалась ему неким оазисом безопасности и комфорта, не столь, однако же, обязывающим, нежели Дворец Роз во всем его величественном блеске, где было страшно дышать.
Расположившись в гостевой части атриума, Лайтрэйн наслаждался поднесенными фруктами, среди которых были невероятно ароматные абрикосы, прозрачно-медовые и, видимо, первые в этом сезоне, а также прохладой и вкусом вина. Сейчас, прикрыв левый глаз, бард как раз любовался насыщенным рубиновым цветом напитка - его любимым оттенком, покачивая чашу, в которой тот находился, и посему не заметил приближение хозяина дома, который появился так тихо, что бард даже вздрогнул, переводя свой взгляд на обращающегося к нему молодого мужчину.
Впрочем, истинный возраст легата с трудом читался во внешности, в отличие от его воинских заслуг. Облаченный в броню, при оружии, он в собственном доме выглядел так, будто гордился готовностью ринуться в бой хоть сейчас – о, как несвойственно было подобное для большинства влиятельных персон, которых Лайтрэну посчастливилось лицезреть! На родине барда они, в большинстве своем, были готовы расхаживать дома едва ли не в нательной рубахе и совершенно ничего не стеснялись. Дождавшись, пока хозяин дома выскажется, бард, поднявшись с места и совершая учтивый поклон, ответил ему:
- Ваше гостеприимство, легат Проспериус, достойно высших похвал! Вы крайне великодушны ко мне, иноземцу, однако я здесь затем, чтобы выразить сопричастность глубине Вашей скорби, - роняя взгляд синих глаз, бард принял максимально скорбный вид, на какой был способен, и эта скорбь была вполне искренней, - Как, вероятно, Вам успели уже сообщить – имя мне Лайтрэйн, прибыл я из далекого королевства Эсфас, через море, исключительно ради того, чтобы своими глазами узреть красоту легендарной Калипсо, - возобновляя зрительный контакт, от которого у легата могло возникнуть недвусмысленное ощущение, что его изучают, Лайтрэйн добавил, - Но, к моему большому горю, прибыл я слишком поздно...
- Какие глаза! - отметил Лайтрэйн мысленно сам для себя, не разбирая даже цвета этих глаз, из-за расширенных от мягкой тени атриума и возбужденного интереса беседы зрачков, - В них так много силы, но этот взгляд полон жизни, - он мысленно сравнил этот взгляд с ужасающей темнотой внутри глаз Корнелиуса, с которой, к своему неудовольствию, уже успел столкнуться пару раз, и которую нашел весьма угнетающей.
Лицо легата, несмотря на явственно присутствующий опыт сражений, не было обезображено шрамами, и даже побуждало барда прикинуть, как бы Проспериус выглядел, будь он девицей:
- Сужающееся к подбородку лицо, широкий лоб, хм-м.... Неужели и вправду они разделяют фамилию? Однако кожа куда темней и грубее, и волосы совсем темные…
Невзирая на то, что вещая Присцилла показала ему истинный облик Калипсо, эфемерные образы были настолько тонки, что хотелось чего-нибудь более осязаемого, - Действительно ли в нем течет та же кровь? - наблюдая, как движутся губы легата, когда он обращался к нему, Лайтрэйн нашел их довольно красивыми, и невесомая улыбка, продиктованная вероятно этикетными нормами, лишь подстегнула бурную фантазию поэта, - И все-таки, это нельзя отрицать! - но, несомненно, оставив этот факт при себе, он  произнес иную, не менее бесстыжую речь:
- Я слышал, что Вы с нею связаны кровными узами, поэтому пришел сюда, чтобы на Вас посмотреть, - он улыбнулся довольно нахально, будучи вполне готовым, что по местным законам за такую улыбку его арестуют или даже снимут голову разом, но далее последовало откровение такого масштаба, за которое и умереть уже было не страшно...
- Признаюсь, высшей наградой, о которой я мог бы мечтать, стал бы один ее локон, или лента, что сохранила на себе аромат ее дивных волос... Вы можете считать меня безумцем, - он посмотрел на легата просящим сочувствия взглядом, пытаясь при том уловить его мысли, - Но ради этого я готов свою жизнь положить! Скажите, были ли Вы с нею схожи? И я буду рад совершить в ее честь любой подвиг...

Отредактировано Лайтрэйн (12.06.2024 10:10)

Подпись автора

Но она, к сожаленью, чужая жена,
А чужую жену медом вымазал черт...

Легат внимательно слушал высокопарные речи, что бард произносил, тем не менее, без доли лукавства. В его положении, когда выживание буквально зависело от чужого одобрения, сложно было удержаться на тоненькой грани между теплой симпатией, искренней признательностью и откровенной лестью.
Дослушав громкое заявление Лайтрэйна, в котором бард, запутавшись в собственных витиеватых сравнениях, стратегически оговорился, заявляя условие про внешнее сходство, Проспериус, улыбнувшись с еще большей задоринкой в искрящемся взгляде, смог его подловить. Вопрос, который он озвучил, завис в пустоте, предоставив легату возможность наблюдать как растерянный бард напрягает мозги, чтобы придумать достаточно остроумный ответ. Впрочем, легат не собирался его принуждать отвечать. Скорее напротив...
Фраза, которую он изрек, предупреждая Лайтрэйна о важности обещаний и клятв, была очень взрослой и мудрой. Пожалуй, в силу юного возраста, наивного отношения к жизни и отсутствия потрясений серьёзнее, чем на пару суток угодить за решетку, что самим арестованным более воспринималось как захватывающее приключение, ветренный бард не научился видеть ценность в своей собственной жизни.
К несчастью, столь легкомысленное поведение усугублялось тем фактом, что этот юноша, выросший без родителей, так и не смог испытать осознания себя частью семьи. Ему извечно казалось, что он один в целом свете, а потому и терять ему нечего. Конечно, монахи эвелонийской обители, что воспитали его, пытались достучаться до Лайтрэйна путем наставлений, но произвели лишь обратный эффект... Похоже, теперь ему нужно было набить своих собственных шишек, чтоб научиться принимать чужие советы.
Тем временем, пока бард потупившись искал что такого ответить, он в какой-то момент осознал, что легат очень дипломатично избавил его от необходимости отвечать вообще! Теперь Лайтрэйн просто внимательно слушал, и Проспериус принял решение, что это достойно награды и пригласил гостя во внутренний сад - ту потаенную часть дома, доступ куда был отнюдь не для всех.
Внимательно осматриваясь, Лайтрэйн вновь удивлялся необычности эросианских домов, а также их детальной продуманности относительно климата. Сад благоухал упоительной свежестью и многоголосо звучал птичьим пением! Присмотревшись, бард заметил, что птиц привлекают поилки, специально расставленные по саду - в этот миг его голову посетила любопытная мысль:
«Эти птицы - точь-в-точь как я! Поют в тех домах, где им рады... В домах, чей хозяин достаточно благороден, чтобы утолить жажду страждущего, как он утолил и мою. Пожалуй, я действительно похож на перелетную птицу...» - чуть поспевая за легатом, который сохранял неторопливый шаг, похоже, намеренно, чтобы гость мог полюбоваться произведениями искусства, что были собраны здесь, Лайтрэйн взял в руки лютню и тихо тронул струны, словно пытался повторить переливчатое, дрожащее звучание птичьих трелей. Песня будто стучалась сама в его сердце, желая быть выраженной... Но в этот миг Проспериус подвел его к изящной, заросшей виноградом, беседке. Внутри оказалось сокровище - великолепный портрет, с которого на них открытым светлым взглядом смотрела красавица, готовая выйти из пространства талантливой фрески, будто живая - Калипсо!
Замерев на мгновенье, бард сделал шаг ей навстречу и даже потянулся к портрету рукой, как если бы увидел ее после долгой разлуки и поскорее мечтал прикоснуться к ее нежной руке, но... Касаться шедевра, коим несомненно был фреска Аксия Барбати - так Проспериус представил создателя фрески - он все-таки не осмелился, вернувшись к своему искусству и, вновь коснувшись струны, извлек тонкий звук, произнеся восхищенное:
— Она... Как мечта!
Легат пояснил, что у мастера эта работа заняла целых три года, и что фреска является для него настоящим сокровищем. Немудрено... Но помимо своей художественной ценности, она носила также ценность духовную и, Лайтрэйн мог поклясться, куда большую, чем мог бы стоить любой шедевр в этом мире! По крайней мере для Проспериуса, который, гладя взглядом и жестом родной светлый образ, как-то погас, погрустнел... Верно, мысли сопряженные с произошедшей трагедией, постоянно бередили сознание.
Впрочем, прочитать богатый диапазон чувств, которые сейчас передавала мимика Проспериуса, Лайтрэну было непросто, да и сам легат, кажется, был не совсем готов к тому, что так разоткровенничается с неожиданным гостем. И, тем не менее, он рассказал суть задания, ради которого Лайтрэйн был здесь.
От смельчака требовалось, ни много ни мало, а спуститься в сумрачное царство Теней, чтобы добыть кольцо Амеса - не самого почитаемого бога в Эросианской империи, бога неотвратимого рока... Неужели и впрямь в этом деле замешаны боги, и это их божественная воля отправила красавицу в неизвестные дали? Всё, как сказала Присцилла! Вряд ли это могло показаться непринужденной прогулкой, тем не менее Лайтрэйн не спешил идти на попятную, причем не только из-за золота, что легат ему уже посулил.
— Теперь я точно вижу, что вы с нею схожи... - он мягко кивнул на портрет и снова внимательно посмотрел на Проспериуса, - ...оба идете по своему пути, мудрому, справедливому и отличному от принятого большинством. От этого мне еще более жаль, что не довелось с нею свидеться. Однако я счастлив, что имел радость познакомиться с Вами, - бард не хотел отступаться от ранее заявленного, но теперь не затем, чтобы остаться при своем и победить в этой спонтанной словесной игре, а потому, что сказанное Проспериусом уже побудило его начать думать в верную сторону, - А по сему, я выполню то, о чем Вы меня просите! Даже если путь будет тернистым…
В этот момент мелодия и лирика, что всю дорогу шевелились в мыслях барда, словно догнали друг друга, обнявшись, и Лайтрэйн тут же дал жизнь новой песне:

С тобой нам свидеться, увы, не довелось...
Но, говорят, ты как мечта —
Поверив раз, отныне врозь
С ней больше не прожить и дня!
Твои глаза — что моря синь,
Манящей глубиной полны,
Блеск локонов твоих сильней,
Гласит молва, чем блеск Луны...
Но их светлей твой разум был,
О дочь Эмира! Где же ты,
Та, что скрывает милый лик,
От барда из чужой страны?

Он завершил свою композицию рядом плавных аккордов, напоминающих волны, которые игриво набегают на берег в спокойную погоду, и тонкий звон лютни снова растаял в звуках птичьего пения.

Отредактировано Лайтрэйн (19.06.2024 21:56)

Подпись автора

Но она, к сожаленью, чужая жена,
А чужую жену медом вымазал черт...

Пока Лайтрэйн пел, гармонично вливая мелодию в многоголосый птичий хор, легат заслушался, утопая в мелодии, позволяя ей литься через душу насквозь. Это само по себе уже было наградой для барда - лишь открываясь музыке, можно услышать ее по-настоящему и, разумеется, такое внимание было приятно любому артисту!

Лайтрэйну доводилось не раз продавать свои песни, а потому он не брезговал публикой, сколь бы неискушенной она ни являлась. Он всегда отрабатывал свою цену сполна! Однако же встречать людей, которые бы, как легат, понимали, что ценность песни не равнозначна цене, ему доводилось нечасто. От того, принимая благодарность Проспериуса и высокую оценку своего выступления, Лайтрэйн даже поклонился с почтением и замолчал, давая возможность легату высказать вслух накатившие мысли.

- Благодарю Вас, легат! Почту за честь играть для вас снова, также как и... - он прервался на миг, но только лишь для того, чтобы воодушевленно воскликнуть, - Да пребудет со мною удача и божественный свет! Да настанет же день, когда мне доведется также спеть для неё, как сегодня для Вас... - в это время легат подошел к барду ближе и, плавным жестом протянув к нему руку, снял с волос птичье перышко, которого Лайт не заметил. Красивое и яркое, это ярко-красное перышко на просвет казалось жарким всполохом пламени. Рассмотрев неожиданную находку, Проспериус вложил перо, которым птицы своеобразно решили его наградить, барду в нагрудный карман.

- На счастье! - Лайтрэйн, принимая подарок, улыбнулся в ответ, хотя улыбка эта казалась тревожной, словно молодой путешественник пытается сам себя подбодрить.

- Однажды, когда я стану известен в Пяти Королевствах и Четырех океанах, заведу себе бархатную шапочку с брошью, и стану вот это перо к ней пристегивать, да носить напоказ, чтобы все спрашивали откуда оно, - он говорил с шутливой интонацией, однако же с контрастным оной важным видом, как будто бы желая в это верить, но внутренне дрожал от страха, как потерявшееся в темноте дитя. Винить его за это не стоило, ведь смерть страшит каждого, особенно тех, кто как Лайтрэйн горячо любит жизнь.

Проспериус, будучи военачальником, не только обладал сильной личностью, чьим приказам хотелось внимать, но и являлся человеком весьма проницательным. Он, верно, догадывался, что у Лайтрейна на сердце, сколько бы бард ни храбрился. Подробно озвучив задание и давая подсказки, что могли быть полезными в процессе поиска заветного кольца, он также протянул ему свой личный кинжал, предупреждая, что в Сумрачных землях может быть недостаточно только силы поэзии.

- Благодарю, - приняв оружие, Лайтрэйн посмотрелся в широкое обоюдоострое полотно клинка, заглядывая в глаза своему отражению - взгляд человека, отчетливо осознающего, что путь назад может быть лишь с победой. Главное, что этот взгляд был исполнен готовности крупно, «по-императорски», рисковать. Пусть этот юноша вовсе не был великим героем, но он стоял в этот миг на пороге великих свершений. Не известно было еще, будет ли он спасителем покинутых, разбитых, покалеченных и проклятых... Ведь прежде он должен был поразить своих собственных демонов и не споткнуться там, где споткнулись его предшественники.   
[float=left]
[/float]На этой возвышенной ноте, не желая терять даром времени, Проспериус совершил ритуал, распыляя загадочную монету, которую Лайтрэйн толком даже не успел рассмотреть, и темная Бездна буквально развезлась пред ними. Свет, попадая под своды прохода, что явился в завихрениях золотистых пылинок, словно переставал существовать, лишь касаясь сего бесцветного мира печали и скорби. Холодной замогильной влажной мглой веяло из открывшихся межпространственных врат, но Лайтрэйн, вспоминая мелодию песни, что он не так давно сочинил, сидя в такой же промозглой и мрачной темнице, шагнул вперед, заткнув за пояс спасительный пугио и взяв наизготовку свою лютню.
- Долгих Вам лет, достопочтенный легат! - обернувшись, он кинул теплый взгляд над плечом, напоследок улыбнувшись Проспериусу и опять отшутившись, - А если что со мной и станется, то и мои года Вам завещаю! - шагнув вперед, он скрылся в темной неизвестности, но Проспериус мог еще слышать, как бард дрожащим голосом поет:

Жизнь... Разве можно ее не любить?
Удивись и вокруг осмотрись...
За углом приключения ждут,
И любовь уже строит маршрут
К твоей двери, и сердце стучит -
Улови этот радостный ритм!...

Отредактировано Лайтрэйн (10.07.2024 12:16)

Подпись автора

Но она, к сожаленью, чужая жена,
А чужую жену медом вымазал черт...

Когда мрак за спиною сомкнулся, Лайтрэйн это не столько увидел, сколько почувствовал. Оттого недопетая строчка, застряв комом в горле, некрасиво угасла, создав диссонанс.
Пряча за спину лютню, бард принялся растирать себе плечи, защищаясь от холода, и выдохнул облачко теплого пара:
- Ну и погодка тут у вас! Знал бы я, что вместо эросианского солнца найду такой холод, может быть я сюда б и не сунулся... - вполголоса, удивляясь тому, какую акустику создают погруженные в сумрак высокие своды пещеры, Лайт попытался сам себя успокоить при помощи юмора. Выходило не очень успешно.
Леденящие ветры загробного мира не просто пробирали его до костей, но словно пронизывали саму душу, унося с собой радость и пульсацию жизни.
Густой туман, застилавший молочной завесой все то, что было под ногами у Лайтрэйна, вероятно был даже во благо - пускай бард не видел, по чему он ступает, от чего всякий шаг был неловким и скользким - но милосердное это незнание берегло неготовое к мрачному зрелищу сердце еще совсем молодого, не видавшего смерти в лицо путешественника.
Впрочем, чем дальше он шел, чем более вкрадчиво вслушивался в завывание ветра, тем отчетливее начинал ощущать, что этот мир не такой уж пустынный. Шагая по реке из тумана - теперь это марево, чем бы оно ни было, действительно больше всего походило на реку, уровень которой все прибывал с каждым шагом, и двигаться в этом "течении" становилось все сложней и сложней - Лайтрэйн чувствовал на себе взгляд невидимых глаз, слышал как будто далекий и сдавленный плач, чьи-то стенания, не столько звучащие, сколько пронзающие его разум, желая по-видимому его помутить.
Было страшно, и бард не стеснялся признаться себе, что дух его усомнился в приятом решении, но отступать было поздно и некуда, потому оставалось лишь двигаться дальше. Пока еще непонятно - куда именно... Главное двигаться!
Сделав еще несколько осторожных шагов, Лайтрэйн едва не споткнулся, что-то в тумане держало его. Решив, что нога угодила в расселину между камнями на дне, или зацепилась за какой-нибудь выступающий корень, бард устремил глаза вниз и увидел, как из тумана сформировалась полупрозрачная бледная кисть, что когда-то могла принадлежать человеку, но отныне то было создание бесплотное.
- Эвелуна, всесветлая мать, мне упование и прибежище, покров и заступление и помощь, - зашептал он отчаянно, вторя ритму затрепетавшего сердца. Слова знакомой Лайтрэйну с раннего детства молитвы, как ни забавно, пришли в мысли раньше, чем напускная похвальба и бравада, -  ...покрый твоим ходатайством моя прегрешения! - но, вероятно, сквозь пелену мира мертвых, светлый взгляд Эвелуны проникнуть не мог, да и зрелище это бы оскорбило его.
Из пелены тут и там появились бесцветные тени и лики умерших, что тянули к живому теплу свои руки, как будто стремясь разорвать Лайта в клочья. Бард, отчаянно отбиваясь от их посягательств, вновь прибегнул к исцеляющей силе комедии:
- Я тоже крайне рад познакомиться с вам, - пожав какую-то из рук, что тянулись к нему, он попытался вырваться из цепких объятий тумана, пробираясь поближе к скалистой стене, вдоль которой все это время он двигался,  - И с удовольствием составил бы компанию, но дело не ждет! Поверьте, крайне важное дело, буквально государственной важности! - наконец, ощущая под пальцами холодный влажный камень, бард слегка успокоился и попытался за него ухватиться, дабы мертвецы окончательно не утянули его в глубь туманной реки.
Казалось бы, теперь можно было вздохнуть, но на вдохе, за оглушительным стуком своего собственного сердца, он уловил некий звук - не громкий, но весьма омерзительный - будто несколько голых ступней мокро шлепают по поверхности скал, сохраняя удивительный ритм, а множество челюстей жадно скрежещут зубами.  Затем он услышал странный то ли вой, то ли скрип и обернулся, увидев чудовище, что его издавало.
От неожиданности и от охватившего ужаса, захлестнувшего душу буквально как ледяная вода, бард на мгновенье разучился дышать и, поскользнувшись на влажных камнях, погрузился в туманную реку, ощущая как десятки невидимых рук обнимают его и впиваются в кожу, тащат в разные стороны, цепляются за одежду и тело. Лайт отнюдь не планировал падать, однако же даже эти объятия мертвых казались не такими ужасными, как невыразимая тварь, что ждала наверху.

Подпись автора

Но она, к сожаленью, чужая жена,
А чужую жену медом вымазал черт...

Окунувшись в туманную реку, и всё глубже утопая среди сонма потерянных душ, Лайт почувствовал, как замедлилось для него ощущение времени: то ли сознание его стало настолько неповоротливым, чтобы полноценно улавливать происходящее вокруг, то ли субстанция душ была такой плотной и вязкой, что искажала ощущение пространства, но только рев монстра и его же попытки подцепить свою жертву когтями, показались для барда ужасно далекими и медлительными. Даже ленивые попытки увернуться от Амауга возымели успех, будто бы мертвецы нарочно прятали юношу.
Сознание, пульсируя в нем как костер под дождём, всё ещё теплилось и осознавало себя. В глазах у Лайта то темнело, то опять прояснялось... Цепляясь за жизнь, бард с трудом понимал, что с ним происходит, однако чувствовал, как холодеют конечности, как губы становятся неприятно сухими, и как трудно ему шевелиться. Ещё чуть-чуть, казалось, и он угаснет насовсем, растворившись в потоке туманной реки.
Собрав в кулак остатки воли, бард стиснул зубы, с усилием вырываясь из цепких объятий умерших. Приятное лицо исказила гримаса страдания, и сдавленный крик или хрип, царапая и обжигая нутро, как если бы это была бы река из воды, привычная миру живущих, в которой Лайтрэйн бы отчаянно тонул, прорвался наконец сквозь туман, разбиваясь о чёрные своды пещер.
Ему удалось! Оторопевший, потерянный, жалкий - он, однако же, вынырнул из-под толщи тумана, пытаясь как густой кисель глотать затхлый воздух подземного мира и проговаривать на выдохе священные строки молитвы, заученной с детства. Сейчас не лишними казались все знакомые средства, а все инстинкты, возглавляемые инстинктом самосохранения, обострились до предела. Воистину ценивший те прелести жизни, что можно познать только при наличии живого человеческого тела, Лайтрэйн с ним не готов был расстаться, но мало что мог противопоставить ужасному месту, в котором очутился по собственному простодушию и вере в успех.
Молитвы барда, к сожалению, имели здесь слабый эффект. Однако, даже они были столь обжигающи для потерянных душ, что заставляли их пятиться, выпустив столь желанного пленника из своих цепких объятий, дав Лайту возможность удрать. Таким образом, бывший маловерный послушник, легко свернувший на кривую тропу развлечений и похоти, смог снова обрести свет в душе. Пускай этот свет из-за утраты им истинной веры, превратился из жаркого факела, способного насмерть разить нечестивцев и нежить, в чахнущую свечу, больше чадящую, нежели греющую, он ещё мог осветить ему правильный путь, давал возможность вернуться к праведному образу жизни и богоугодному облику.
Оказавшись, наконец, над поверхностью реки душ, Лайтрэйн увидел сияние, что расходилось вокруг него словно волны, и оттого испытал ощущение непонятной утраты, словно у него похитили что-то имевшее невероятную ценность: «Но что?» - он обшарил себя, с удовольствием обнаружив, что дорожная фляга ещё висит на боку, а все части тела на месте, - «Ладно, вроде живой».
Не вдаваясь в раздумья, бард осмотрелся пугливо, замер, чутко прислушиваясь, но монстра, что его преследовал, засечь не сумел. Похоже, тварь отстала, или это души её затянули на дно? В любом случае, не желая бесить свою Госпожу Удачу, бард поспешил поскорее убраться от поганого берега.
Далее грунт под ногами становился темнее, практически черным. Всё вокруг было словно покрыто толстым слоем золы... Или праха? Рассмотреть под ногами хрусткие, словно сахарные, кости сгинувших здесь, бард уже не успел - отвлекся на непривычный вид своего отражения в озере, что лежало у него на пути.
- Клянусь, лучше я бы избрал муку вечности скуки, но в мире живых, чем такие развлечения здесь! Кто бы раскрыл мне секрет этой вечности, - проговорил он полушепотом, не узнавая свой собственный голос, и коснулся весьма побледневших и даже осунувшихся щек, - Такому грешнику, как я, уготовано лишь забытье...
Теперь, обычно пышущее жизнью и румяное, его лицо казалось фарфоровым, словно он был обескровлен. Черты лица заострились, а под глазами залегли глубокие серые тени, словно у неизлечимо больного... Но тут же, стоило ему только сказать о своем сожалении, что радость жизни не может быть вечной, как по глади озера пробежала дробящая изображение рябь, хотя и ветра никакого там не было, а отражение совсем переменилось.
Лайтрэйн снова увидел дворцовый благоухающий розовый сад, алеющий закатный луч, возвращавший ему радость жизни, себя самого в новых богатых одеждах бордового цвета, а рядом - строгую красавицу Колестис, что в этом видении не казалась бесстрастной, а будто даже восхищалась слагаемой песней и взирала на него с нежностью...

Отредактировано Лайтрэйн (01.11.2024 00:17)

Подпись автора

Но она, к сожаленью, чужая жена,
А чужую жену медом вымазал черт...